Зарубки на сердце читать краткое содержание. Дом Катерины Ивановны (эпизод из рассказа Паустовского «Зарубки на сердце»)
Читатели часто спрашивают людей пишущих, каким образом и долго ли они собирают материал для своих книг. И обыкновенно очень удивляются, когда им отвечают, что никакого нарочитого собирания материала нет и не бывает.
Сказанное выше не относится, конечно, к изучению материала научного и познавательного, необходимого писателю для той или иной книги. Речь идет только о наблюдениях живой жизни.
Жизненный материал – все то, что Достоевский называл "подробностями текущей жизни", – не изучают.
Просто писатели живут, если можно так выразиться, внутри этого материала – живут, страдают, думают, радуются, участвуют в больших и малых событиях, и каждый день жизни оставляет, конечно, в их памяти и сердце свои заметы и свои зарубки.
Необходимо, чтобы у читателей (а кстати, и у иных молодых писателей) исчезло представление о писателе как о человеке, бродящем повсюду с неизменной записной книжкой в руках, как о профессиональном "записывателе" и соглядатае жизни.
Тот, кто будет заставлять себя накапливать наблюдения и носиться со своими записями ("как бы чего не забыть"), конечно, наберет без разбору груды наблюдений, но они будут мертвыми. Иначе говоря, если эти наблюдения перенести из записной книжки в ткань живой прозы, то почти всегда они будут терять свою выразительность и выглядеть чужеродными кусками.
Никогда нельзя думать, что вот этот куст рябины или вот этот седой барабанщик в оркестре понадобятся мне когда-нибудь для рассказа и потому я должен особенно пристально, даже несколько искусственно, их наблюдать. Наблюдать, так сказать, "по долгу службы", из чисто деловых побуждений.
Никогда не следует насильственно втискивать в прозу хотя бы и очень удачные наблюдения. Когда понадобится, они сами войдут в нее и станут на место. Писатель часто бывает удивлен, когда какой-нибудь давно и начисто позабытый случай или какая-нибудь подробность вдруг расцветают в его памяти именно тогда, когда они бывают необходимы для работы.
Одна из основ писательства – хорошая память.
Может быть, все эти мысли станут яснее, если я расскажу о том, как был написан мною рассказ "Телеграмма" .
Я поселился поздней осенью в деревне под Рязанью, в усадьбе известного в свое время гравера Пожалостина. Там одиноко доживала свой век дряхлая ласковая старушка – дочь Пожалостина, Катерина Ивановна. Единственная ее дочь Настя жила в Ленинграде и совсем позабыла о матери – она только раз в два месяца присылала Катерине Ивановне деньги.
Я занял одну комнату в гулком, большом доме с почернелыми бревенчатыми стенами. Старушка жила на другой половине. К ней надо было проходить через пустые сени и несколько комнат со скрипучими, пыльными половицами.
Кроме старушки и меня, в доме больше никто не жил. Дом этот считался мемориальным.
Позади двора с обветшалыми службами шумел на ветру большой и такой же запущенный, как и дом, сырой и озябший сад.
Я приехал работать и первое время писал у себя в комнате с утра до темноты. Темнело рано. В пять часов надо было уже зажигать старую керосиновую лампу с абажуром в виде тюльпана из матового стекла.
Но потом я перенес работу на вечер. Было жаль просиживать немногие дневные часы в комнате, когда я мог в это время бродить по лесам и лугам, уже готовым к приходу зимы.
Я бродил подолгу и видел много примет осени. По утрам в лужах под стеклянной коркой льда были видны пузыри воздуха. Иногда в таком пузыре лежал, как в полом хрустальном шаре, багровый или лимонный лист осины или березы. Мне нравилось разбивать лед, доставать эти замерзшие листья и приносить их домой. Скоро у меня на подоконнике собралась целая куча таких листьев. Они отогрелись, и от них тянуло запахом спирта.
Лучше всего было в лесах. По лугам дул ветер, а в лесах стояла похрустывающая ледком сумрачная тишина. Может быть, в лесах было особенно тихо от темных облаков. Они так низко нависали над землей, что кроны сосен закутывались подчас туманом.
Иногда я ходил удить рыбу на протоки Оки. Там в зарослях от терпкого запаха ивовых листьев как будто сводило кожу на лице. Вода была черная, с глухим зеленоватым отливом. Рыба брала по осени редко и осторожно.
А потом полили дожди, растрепали сад, прибили к земле почернелую траву. В воздухе запахло водянистым снегом.
Много было примет осени, но я не старался запоминать их. Одно я знал твердо – что никогда не забуду этой осенней горечи, чудесным образом соединенной с легкостью на душе и простыми мыслями.
Чем угрюмее были тучи, волочившие по земле мокрые, обтрепанные подолы, чем холоднее дожди, тем свежее становилось на сердце, тем легче, как бы сами по себе, ложились на бумагу слова.
Важно было ощущение осени, тот строй чувств и мыслей, какой она вызывала. А все, что называется материалом, – люди, события, отдельные частности и подробности, – это, как я знал по опыту, надежно спрятано до поры до времени где-то внутри этого ощущения осени. И как только я вернусь к этому ощущению в каком-нибудь рассказе, то все это тотчас появится в памяти и перейдет на бумагу.
Я не изучал тот старый дом, где жил, как материал для рассказа. Я просто полюбил его за угрюмость и тишину, за бестолковый стук ходиков, постоянный запах березового дыма из печки, старые гравюры на стенах (их осталось очень мало, так как почти все гравюры у Катерины Ивановны забрал областной музей): "Автопортрет" Брюллова, "Несение креста", "Птицелов" Перова и портрет Полины Виардо.
Стекла в окнах были старенькие и кривые. Они переливались радужным блеском, и язычок свечи отражался в них почему-то два раза.
Все вещи – диваны, столы и стулья – были сделаны из светлого дерева, блестели от времени и пахли кипарисом, как иконы.
В доме было много смешных вещей: медные ночники в виде факелов, замки с секретом, фарфоровые пузатые флакончики с окаменелыми кремами и надписью на этикетках "Париж", запыленный букетик камелий, сделанный из воска (он висел на огромном заржавленном костыле), круглая щеточка, чтобы стирать с ломберного стола записанные мелком карточные взятки.
Было три толстых календаря – за 1848, 1850 и 1852 годы. Там в списках придворных дам я нашел Наталью Николаевну Ланскую – жену Пушкина и Елизавету Ксаверьевну Воронцову – женщину, связанную с Пушкиным любовью. И почему-то мне стало грустно от этого. До сих пор не понимаю – почему? Может быть, оттого, что в доме было мертвенно тихо. Далеко на Оке, около Кузьминского шлюза, кричал пароход, и неотступно вспоминались стихи:
Ненастный день потух. Ненастной ночи мгла
По небу стелется одеждою свинцовой.
Как привидение, за рощею сосновой
Луна туманная взошла.
По вечерам я приходил к Катерине Ивановне пить чай.
Она сама уже плохо видела, и к ней прибегала раза два-три за день для всяких мелких хозяйственных поделок соседская девочка Нюрка, по характеру своему угрюмая и всем недовольная.
Нюрка ставила самовар и пила с нами чай, громко высасывая его из блюдечка. На все тихие речи Катерины Ивановны Нюрка отзывалась только одними словами:
– Ну вот еще! Чего выдумали!
Я ее стыдил, но она и мне говорила:
– Ну вот еще! Будто я ничего не понимаю, будто я совсем серая!
Но на деле Нюрка, пожалуй, единственная любила Катерину Ивановну. И вовсе не за то, что иногда Катерина Ивановна дарила ей то старую бархатную шляпу с чучелом птицы колибри, то стеклярусовую наколку или желтое от времени кружевце.
Катерина Ивановна жила когда-то с отцом в Париже, знала Тургенева, была на похоронах Виктора Гюго. Она рассказывала мне об этом, а Нюрка говорила:
– Ну вот еще! Чего выдумали!
Но Нюрка долго не засиживалась и уходила домой укладывать спать "своих младшеньких".
Катерина Ивановна никогда не выпускала из рук старенькую атласную сумочку. Там у нее хранились все ее богатства: письма Насти, скудные деньги, паспорт, фотография той же Насти – красивой женщины с тонкими изломанными бровями и затуманенным взглядом – и пожелтевшая фотография самой Катерины Ивановны, когда она была еще девушкой, – воплощение нежности и чистоты.
Катерина Ивановна никогда ни на что не жаловалась, кроме как на старческую слабость. Но я знал от соседей и от бестолкового доброго старика Ивана Дмитриевича, сторожа при пожарном сарае, что у Катерины Ивановны – не жизнь, а одно горе горькое. Настя вот уже четвертый год как не приезжает, забыла, значит, мать, а дни у Катерины Ивановны считанные. Неровен час, так и умрет она, не повидав дочери, не приласкав ее, не погладив ее русые волосы "очаровательной красоты" (так говорила о них Катерина Ивановна).
Настя присылала Катерине Ивановне деньги, но и то бывало с перерывами. Как Катерина Ивановна жила во время этих перерывов – никому не известно.
Однажды Катерина Ивановна попросила меня проводить ее в сад, – в нем она не была с ранней весны, все не пускала слабость.
– Дорогой мой, – сказала Катерина Ивановна, – уж вы не взыщите с меня, со старой. Хочется мне напоследок посмотреть сад. В нем я еще девушкой зачитывалась Тургеневым. Да и кое-какие деревья я посадила сама.
Она одевалась очень долго. Надела старый теплый салопчик, теплый платок и, крепко держась за мою руку, медленно спустилась с крылечка.
Уже вечерело. Сад облетел. Палые листья мешали идти. Они громко трещали и шевелились под ногами. На зеленеющей заре зажглась звезда. Далеко над лесом висел серп месяца.
Катерина Ивановна остановилась около обветренной липы, оперлась о нее рукой и заплакала.
Я крепко держал ее, чтобы она не упала. Плакала она, как очень старые люди, не стыдясь своих слез.
– Не дай вам бог, родной мой, – сказала она мне, – дожить до такой одинокой старости! Не дай вам бог!
Я осторожно повел ее домой и подумал: как бы я был счастлив, если бы у меня была такая мать!
Там были письма художника Крамского и гравера Иордана из Рима. Иордан писал о своей дружбе со знаменитым датским скульптором Торвальдсеном, об удивительных мраморных статуях Латерана.
Я читал эти письма, как всегда, ночью. Ветер проносился за стеной, шумел в мокрых голых кустах, и лампа потрескивала, как бы разговаривая от скуки сама с собой. Почему-то странно и хорошо было читать эти письма из Рима именно здесь, в ненастную ночь, слушая, как колхозный сторож стучит у околицы в колотушку.
Тогда я заинтересовался Торвальдсеном, достал потом в Москве все, что можно было прочесть о нем, узнал о его дружбе со сказочником Христианом Андерсеном и несколько лет спустя написал об Андерсене рассказ. Этим рассказом я тоже был обязан старому деревенскому дому.
А еще через несколько дней Катерина Ивановна слегла и уже не вставала. У нее ничего не болело. Жаловалась она только на усталость.
Я послал телеграмму Насте в Ленинград. Нюрка перебралась в комнату Катерины Ивановны, чтобы на всякий случай быть ближе.
Однажды ночью Нюрка сильно застучала ко мне в стенку и крикнула испуганным голосом:
– Идите! Бабка помирает!
Катерина Ивановна лежала без сознания и только чуть заметно дышала. Я попробовал пульс – он не бился, а тихо дрожал, тоненький, как паутина.
Я оделся, зажег фонарь и пошел в сельскую больницу за доктором. Больница была далеко в лесу. Черный ветер нес с порубки запах опилок. Была поздняя ночь, даже не лаяли собаки.
Врач впрыснул Катерине Ивановне камфору, повздыхал и ушел, сказав напоследок, что это агония, но длиться она будет долго, потому что у Катерины Ивановны хорошее сердце.
Умерла Катерина Ивановна к утру. Мне пришлось закрыть ей глаза. Я, должно быть, никогда не забуду, как я осторожно прижал ее полузакрытые веки и неожиданно из-под них скатилась тусклая слеза.
Нюрка, задыхаясь от плача, дала мне помятый конверт и сказала:
Тут Катерина Ивановна велела, в чем ее хоронить.
Я вскрыл конверт, прочел несколько слов, написанных дрожащей старческой рукой, – приказ о том, что на нее надеть после смерти, –- и отдал записку женщинам, что пришли утром прибрать Катерину Ивановну в последний ее путь.
Потом я пошел на кладбище выбрать место для могилы, а когда вернулся, Катерина Ивановна уже лежала прибранная на столе, и я остановился, пораженный.
Она лежала тоненькая, как девушка, в старинном бальном платье золотистого цвета, со шлейфом. Шлейф был свободно обернут вокруг ее ног. Из-под него были видны маленькие черные замшевые туфли. На руках, державших свечу, были туго натянуты до локтя белые лайковые перчатки. Букет из шелковых алых роз был приколот к ее корсажу.
Лицо было закрыто фатой, и если бы не сухие, сморщенные локти, видневшиеся между рукавом и краем белых перчаток, то можно было бы подумать, что это лежит молодая и стройная женщина.
Настя опоздала на три дня и приехала уже после похорон.
Все рассказанное выше – это и есть тот писательский житейский материал, из которого рождается проза.
Характерно, что все обстоятельства, все подробности, самая обстановка деревенского дома и осени – все это было в полном соответствии с состоянием Катерины Ивановны, с той тяжелой душевной драмой, какую она переживала в последние свои дни.
Но, конечно, далеко не все увиденное и передуманное тогда вошло в "Телеграмму". Многое осталось за рамками рассказа, как это и происходит постоянно.
Сплошь и рядом для небольшого рассказа нужно, как говорится на писательском языке, "поднять" большой материал, чтобы выбрать из него самое ценное.
Мне пришлось наблюдать работу хороших актеров, игравших второстепенные роли. У героя, которого играл такой актер, было всего две-три фразы на протяжении всей пьесы, но актер придирчиво расспрашивал автора не только о характере и внешности этого человека, но и об его биографии, о той среде, из которой он вышел.
Это точное знание нужно было актеру, чтобы правильно произнести свои две-три фразы.
То же самое происходит и с писателями. Запас материала должен быть гораздо больший, чем то количество его, которое понадобится для рассказа.
Я рассказал о "Телеграмме". Но у каждого рассказа своя история и свой материал.
Однажды зимой я жил в Ялте. Когда я открывал окна, в комнату залетали сухие дубовые листья. Они ползали от ветра по полу и шуршали. Это были листья не вековых дубов, а того низкорослого кустарникового дубняка, каким зарастают склоны крымской яйлы.
По ночам холодный ветер дул с гор, присыпанных снегом. Снег магически сверкал в свете шевелящихся звезд.
Поэт Асеев, живший рядом, писал стихи о героической Испании (это было во время испанских событий), о "древнем небе Барселоны".
Поэт Владимир Луговской пел своим мощным басом старинные песни английских матросов:
Прощай, земля! Корабль уходит в море,
И чайки след остался за кормой..
По вечерам мы собирались около радио и слушали сводки о боях в Испании.
Мы ездили в Симеизскую обсерваторию. Седой астроном показывал нам звездное небо – сияние редких и головокружительно далеких огней в необъятных провалах неба.
Изредка до Ялты доносилась учебная стрельба кораблей Черноморского флота. Тогда вздрагивала в графинах вода, тихий гул перекатывался по яйле, запутывался в сосновой хвое и затихал.
Ночью в небе рокотали невидимые самолеты.
Я читал книгу Франко о Сервантесе. Книг было мало, и потому я прочел ее несколько раз.
В то время четырехлапая свастика начала быстро расползаться по Европе. Генрих Манн, Эйнштейн, Ремарк, Стефан Цвейг – благородные люди Германии – покинули свою родину, не желая быть сообщниками "коричневой чумы" и бесноватого негодяя Гитлера. Изгнанники унесли в своих сердцах непоколебимую веру в победу гуманизма.
Гайдар привел в наш дом огромную лохматую овчарку со смеющимися желтыми глазами. Он говорил, что это пастушеская горная собака.
Гайдар писал тогда самый изумительный свой рассказ – "Голубую чашку". И прикидывался, что ничего не понимает в литературе. Он вообще любил прикидываться простаком.
Черное море заунывно шумело по ночам. Шумело оно и днем, но тогда его не было так хорошо слышно. Под шум моря было легче писать.
Вот целый ряд подробностей тогдашней "текущей жизни". Из них сложился рассказ "Созвездие Гончих Псов". В этом рассказе вы найдете почти все, о чем я упоминал выше: сухие дубовые листья, седого астронома, гул канонады, Сервантеса, людей, непоколебимо верящих в победу гуманизма, горную овчарку, ночной полет и многое другое.
Все это спаяно, конечно, в ином соотношении и вошло в определенный сюжет.
Когда я писал этот рассказ, я все время старался сохранить в себе ощущение холодного ветра с ночных гор. Это было как бы лейтмотивом рассказа.
Зарубки на сердце
О память сердца, ты сильней
Рассудка памяти печальной.
БатюшковЧитатели часто спрашивают людей пишущих, каким образом и долго ли они собирают материал для своих книг. И обыкновенно очень удивляются, когда им отвечают, что никакого нарочитого собирания материала нет и не бывает.
Сказанное выше не относится, конечно, к изучению материала научного и познавательного, необходимого писателю для той или иной книги. Речь идет только о наблюдениях живой жизни.
Жизненный материал - все то, что Достоевский называл «подробностями текущей жизни», - не изучают.
Просто писатели живут, если можно так выразиться, внутри этого материала-живут, страдают, думают, радуются, участвуют в больших и малых событиях, и каждый день жизни оставляет, конечно, в их памяти и сердце свои заметы и свои зарубки.
Необходимо, чтобы у читателей (а кстати, и у иных молодых писателей) исчезло представление о писателе как о человеке, бродящем повсюду с неизменной записной книжкой в руках, как о профессиональном «записывателе» и соглядатае жизни.
Тот, кто будет заставлять себя накапливать наблюдения и носиться со своими записями («как бы чего не забыть»), конечно, наберет без разбору груды наблюдений, но они будут мертвыми. Иначе говоря, если эти наблюдения перенести из записной книжки в ткань живой прозы, то почти всегда они будут терять свою выразительность и выглядеть чужеродными кусками.
Никогда нельзя думать, что вот этот куст рябины или вот этот седой барабанщик в оркестре понадобятся мне когда-нибудь для рассказа и потому я должен особенно пристально, даже несколько искусственно, их наблюдать. Наблюдать, так сказать, «по долгу службы», из чисто деловых побуждений.
Никогда не следует насильственно втискивать в прозу хотя бы и очень удачные наблюдения. Когда понадобится, они сами войдут в нее и станут на место. Писатель часто бывает удивлен, когда какой-нибудь давно и начисто позабытый случай или какая-нибудь подробность вдруг расцветают в его памяти именно тогда, когда они бывают необходимы для работы.
Одна из основ писательства - хорошая память.
Может быть, все эти мысли станут яснее, если я расскажу о том, как был написан мною рассказ «Телеграмма».
Я поселился поздней осенью в деревне под Рязанью, в усадьбе известного в свое время гравера Пожалостина. Там одиноко доживала свой век дряхлая ласковая старушка - дочь Пожалостина, Катерина
Ивановна. Единственная ее дочь Настя жила в Ленинграде и совсем позабыла о матери - она только раз в два месяца присылала Катерине Ивановне деньги.
Я занял одну комнату в гулком, большом доме с почернелыми бревенчатыми стенами. Старушка жила на другой половине. К ней надо было проходить через пустые сени и несколько комнат со скрипучими, пыльными половицами.
Кроме старушки и меня, в доме больше никто не жил. Дом этот считался мемориальным.
Позади двора с обветшалыми службами шумел на ветру большой и такой же запущенный, как и дом, сырой и озябший сад.
Я приехал работать и первое время писал у себя в комнате с утра до темноты. Темнело рано. В пять часов надо было уже зажигать старую керосиновую лампу с абажуром в виде тюльпана из матового стекла.
Но потом я перенес работу на вечер. Было жаль просиживать немногие дневные часы в комнате, когда я мог в это время бродить по лесам и лугам, уже готовым к приходу зимы.
Я бродил подолгу и видел много примет осени. По утрам в лужах под стеклянной коркой льда были видны пузыри воздуха. Иногда в таком пузыре лежал, как в полом хрустальном шаре, багровый или лимонный лист осины или березы. Мне нравилось разбивать лед, доставать эти замерзшие листья и приносить их домой. Скоро у меня на подоконнике собралась целая куча таких листьев. Они отогрелись, и от них тянуло запахом спирта.
Лучше всего было в лесах. По лугам дул ветер, а в лесах стояла похрустывающая ледком сумрачная тишина. Может быть, в лесах было особенно тихо от темных облаков. Они так низко нависали над землей, что кроны сосен закутывались подчас туманом.
Иногда я ходил удить рыбу на протоки Оки. Там в зарослях от терпкого запаха ивовых листьев как будто сводило кожу на лице. Вода была черная, с глухим зеленоватым отливом. Рыба брала по осени редко и осторожно.
А потом полили дожди, растрепали сад, прибили к земле почернелую траву. В воздухе запахло водянистым снегом.
Много было примет осени, но я не старался запоминать их. Одно я знал твердо - что никогда не забуду этой осенней горечи, чудесным образом соединенной с легкостью на душе и простыми мыслями.
Чем угрюмее были тучи, волочившие по земле мокрые, обтрепанные подолы, чем холоднее дожди, тем свежее становилось на сердце, тем легче, как бы сами по себе, ложились на бумагу слова.
Важно было ощущение осени, тот строй чувств и мыслей, какой она вызывала. А все, что называется материалом, - люди, события, отдельные частности и подробности, - это, как я знал по опыту, надежно спрятано до поры до времени где-то внутри этого ощущения осени. И как только я вернусь к этому ощущению в каком-нибудь рассказе, то все это тотчас появится в памяти и перейдет на бумагу.
Я не изучал тот старый дом, где жил, как материал для рассказа. Я просто полюбил его за угрюмость и тишину, за бестолковый стук ходиков, постоянный запах березового дыма из печки, старые гравюры на стенах (их осталось очень мало, так как почти все гравюры у Катерины Ивановны забрал областной музей): «Автопортрет» Брюллова, «Несение креста», «Птицелов» Перова и портрет Полины Виардо.
Стекла в окнах были старенькие и кривые. Они переливались радужным блеском, и язычок свечи отражался в них почему-то два раза.
Все вещи - диваны, столы и стулья - были сделаны из светлого дерева, блестели от времени и пахли кипарисом, как иконы.
В доме было много смешных вещей: медные ночники в виде факелов, замки с секретом, фарфоровые пузатые флакончики с окаменелыми кремами и надписью на этикетках «Париж», запыленный букетик камелий, сделанный из воска (он висел на огромном заржавленном костыле), круглая щеточка, чтобы стирать с ломберного стола записанные мелком карточные взятки.
Было три толстых календаря - за 1848, 1850 и 1852 годы. Там в списках придворных дам я нашел Наталью Николаевну Ланскую - жену Пушкина и Елизавету Ксаверьевну Воронцову - женщину, связанную с Пушкиным любовью. И почему-то мне стало грустно от этого. До сих пор не понимаю - почему? Может быть, оттого, что в доме было мертвенно тихо. Далеко на Оке, около Кузьминского шлюза, кричал пароход, и неотступно вспоминались стихи:
Ненастный день потух. Ненастной ночи мгла
По небу стелется одеждою свинцовой.
Как привидение, за рощею сосновой
Луна туманная взошла.
По вечерам я приходил к Катерине Ивановне пить чай.
Она сама уже плохо видела, и к ней прибегала раза два-три за день для всяких мелких хозяйственных поделок соседская девочка Нюрка, по характеру своему угрюмая и всем недовольная.
Нюрка ставила самовар и пила с нами чай, громко высасывая его из блюдечка. На все тихие речи Катерины Ивановны Нюрка отзывалась только одними словами:
Ну вот еще! Чего выдумали!
Я ее стыдил, но она и мне говорила:
Ну вот еще! Будто я ничего не понимаю, будто я совсем серая!
Но на деле Нюрка, пожалуй, единственная любила Катерину Ивановну. И вовсе не за то, что иногда Катерина Ивановна дарила ей то старую бархатную шляпу с чучелом птицы колибри, то стеклярусовую наколку или желтое от времени кружевце.
Катерина Ивановна жила когда-то с отцом в Париже, знала Тургенева, была на похоронах Виктора Гюго. Она рассказывала мне об этом, а Нюрка говорила:
Ну вот еще! Чего выдумали! Но Нюрка долго не засиживалась и уходила домой укладывать спать «своих младшеньких».
Катерина Ивановна никогда не выпускала из рук старенькую атласную сумочку. Там у нее хранились все ее богатства: письма Насти, скудные деньги, паспорт, фотография той же Насти - красивой женщины с тонкими изломанными бровями и затуманенным взглядом - и пожелтевшая фотография самой Катерины Ивановны, когда она была еще девушкой, - воплощение нежности и чистоты.
Катерина Ивановна никогда ни на что не жаловалась, кроме как на старческую слабость. Но я знал от соседей и от бестолкового доброго старика Ивана Дмитриевича, сторожа при пожарном сарае, что у Катерины Ивановны - не жизнь, а одно горе горькое. Настя вот уже четвертый год как не приезжает, забыла, значит, мать, а дни у Катерины Ивановны считанные. Неровен час, так и умрет она, не повидав дочери, не приласкав ее, не погладив ее русые волосы «очаровательной красоты» (так говорила о них Катерина Ивановна).
Настя присылала Катерине Ивановне деньги, но и то бывало с перерывами. Как Катерина Ивановна жила во время этих перерывов - никому не известно.
Однажды Катерина Ивановна попросила меня проводить ее в сад, - в нем она не была с ранней весны, все не пускала слабость.
Дорогой мой, - сказала Катерина Ивановна, - уж вы не взыщите с меня, со старой. Хочется мне напоследок посмотреть сад. В нем я еще девушкой зачитывалась Тургеневым. Да и кое-какие деревья я посадила сама.
Она одевалась очень долго. Надела старый теплый салопчик, теплый платок и, крепко держась за мою руку, медленно спустилась с крылечка.
Уже вечерело. Сад облетел. Палые листья мешали идти. Они громко трещали и шевелились под ногами. На зеленеющей заре зажглась звезда. Далеко над лесом висел серп месяца.
Катерина Ивановна остановилась около обветренной липы, оперлась о нее рукой и заплакала.
Я крепко держал ее, чтобы она не упала. Плакала она, как очень старые люди, не стыдясь своих слез.
Не дай вам бог, родной мой, - сказала она мне, - дожить до такой одинокой старости! Не дай вам бог!
Я осторожно повел ее домой и подумал: как бы я был счастлив, если бы у меня была такая мать!
Там были письма художника Крамского и гравера Иордана из Рима. Иордан писал о своей дружбе со знаменитым датским скульптором Торвальдсеном, об удивительных мраморных статуях Латерана.
Я читал эти письма, как всегда, ночью. Ветер проносился за стеной, шумел в мокрых голых кустах, и лампа потрескивала, как бы разговаривая от скуки сама с собой. Почему-то странно и хорошо было читать эти письма из Рима именно здесь, в ненастную ночь, слушая, как колхозный сторож стучит у околицы в колотушку.
Тогда я заинтересовался Торвальдсеном, достал потом в Москве все, что можно было прочесть о нем, узнал о его дружбе со сказочником Христианом Андерсеном и несколько лет спустя написал об Андерсене рассказ. Этим рассказом я тоже был обязан старому деревенскому дому.
А еще через несколько дней Катерина Ивановна слегла и уже не вставала. У нее ничего не болело. Жаловалась она только на усталость.
Я послал телеграмму Насте в Ленинград. Нюрка перебралась в комнату Катерины Ивановны, чтобы на всякий случай быть ближе.
Однажды ночью Нюрка сильно застучала ко мне в стенку и крикнула испуганным голосом:
Идите! Бабка помирает!
Катерина Ивановна лежала без сознания и только чуть заметно дышала. Я попробовал пульс - он не бился, а тихо дрожал, тоненький, как паутина.
Я оделся, зажег фонарь и пошел в сельскую больницу за доктором. Больница была далеко в лесу. Черный ветер нес с порубки запах опилок. Была поздняя ночь, даже не лаяли собаки.
Врач впрыснул Катерине Ивановне камфору, повздыхал и ушел, сказав напоследок, что это агония, но длиться она будет долго, потому что у Катерины Ивановны хорошее сердце.
Умерла Катерина Ивановна к утру. Мне пришлось закрыть ей глаза. Я, должно быть, никогда не забуду, как я осторожно прижал ее полузакрытые веки и неожиданно из-под них скатилась тусклая слеза.
Нюрка, задыхаясь от плача, дала мне помятый конверт и сказала:
Тут Катерина Ивановна велела, в чем ее хоронить.
Я вскрыл конверт, прочел несколько слов, написанных дрожащей старческой рукой, - приказ о том, что на нее надеть после смерти, - и отдал записку женщинам, что пришли утром прибрать Катерину Ивановну в последний ее путь.
Потом я пошел на кладбище выбрать место для могилы, а когда вернулся, Катерина Ивановна уже лежала прибранная на столе, и я остановился, пораженный.
Она лежала тоненькая, как девушка, в старинном бальном платье золотистого цвета, со шлейфом. Шлейф был свободно обернут вокруг ее ног. Из-под него были видны маленькие черные замшевые туфли. На руках, державших свечу, были туго натянуты до локтя белые лайковые перчатки. Букет из шелковых алых роз был приколот к ее корсажу.
Лицо было закрыто фатой, и если бы не сухие, сморщенные локти, видневшиеся между рукавом и краем белых перчаток, то можно было бы подумать, что это лежит молодая и стройная женщина.
Настя опоздала на три дня и приехала уже после похорон.
Все рассказанное выше - это и есть тот писательский житейский материал, из которого рождается проза.
Характерно, что все обстоятельства, все подробности, самая обстановка деревенского дома и осени - все это было в полном соответствии с состоянием Катерины Ивановны, с той тяжелой душевной драмой, какую она переживала в последние свои дни.
Но, конечно, далеко не все увиденное и передуманное тогда вошло в «Телеграмму». Многое осталось за рамками рассказа, как это и происходит постоянно.
Сплошь и рядом для небольшого рассказа нужно, как говорится на писательском языке, «поднять» большой материал, чтобы выбрать из него самое ценное.
Мне пришлось наблюдать работу хороших актеров, игравших второстепенные роли. У героя, которого играл такой актер, было всего две-три фразы на протяжении всей пьесы, но актер придирчиво расспрашивал автора не только о характере и внешности этого человека, но и об его биографии, о той среде, из которой он вышел.
Это точное знание нужно было актеру, чтобы правильно произнести свои две-три фразы.
То же самое происходит и с писателями. Запас материала должен быть гораздо больший, чем то количество его, которое понадобится для рассказа.
Я рассказал о «Телеграмме». Но у каждого рассказа своя история и свой материал.
Однажды зимой я жил в Ялте. Когда я открывал окна, в комнату залетали сухие дубовые листья. Они ползали от ветра по полу и шуршали. Это были листья не вековых дубов, а того низкорослого кустарникового дубняка, каким зарастают склоны крымской яйлы.
По ночам холодный ветер дул с гор, присыпанных снегом. Снег магически сверкал в свете шевелящихся звезд.
Поэт Асеев, живший рядом, писал стихи о героической Испании (это было во время испанских событий), о «древнем небе Барселоны».
Поэт Владимир Луговской пел своим мощным басом старинные песни английских матросов:
Прощай, земля! Корабль уходит в море,
И чайки след остался за кормой…
По вечерам мы собирались около радио и слушали сводки о боях в Испании.
Мы ездили в Симеизскую обсерваторию. Седой астроном показывал нам звездное небо - сияние редких и головокружительно далеких огней в необъятных провалах неба.
Изредка до Ялты доносилась учебная стрельба кораблей Черноморского флота. Тогда вздрагивала в графинах вода, тихий гул перекатывался по яйле, запутывался в сосновой хвое и затихал.
Ночью в небе рокотали невидимые самолеты.
Я читал книгу Франко о Сервантесе. Книг было мало, и потому я прочел ее несколько раз.
В то время четырехлапая свастика начала быстро расползаться по Европе. Генрих Манн, Эйнштейн, Ремарк, Стефан Цвейг - благородные люди Германии - покинули свою родину, не желая быть сообщниками «коричневой чумы» и бесноватого негодяя Гитлера. Изгнанники унесли в своих сердцах непоколебимую веру в победу гуманизма.
Гайдар привел в наш дом огромную лохматую овчарку со смеющимися желтыми глазами. Он говорил, что это пастушеская горная собака.
Гайдар писал тогда самый изумительный свой рассказ - «Голубую чашку». И прикидывался, что ничего не понимает в литературе. Он вообще любил прикидываться простаком.
Черное море заунывно шумело по ночам. Шумело оно и днем, но тогда его не было так хорошо слышно. Под шум моря было легче писать.
Вот целый ряд подробностей тогдашней «текущей жизни». Из них сложился рассказ «Созвездие Гончих Псов». В этом рассказе вы найдете почти все, о чем я упоминал выше: сухие дубовые листья, седого астронома, гул канонады, Сервантеса, людей, непоколебимо верящих в победу гуманизма, горную овчарку, ночной полет и многое другое.
Все это спаяно, конечно, в ином соотношении и вошло в определенный сюжет.
Когда я писал этот рассказ, я все время старался сохранить в себе ощущение холодного ветра с ночных гор. Это было как бы лейтмотивом рассказа.
Алмазный язык
Дивишься драгоценности нашего языка что ни звук, то и подарок; все зернисто, крупно, как сам жемчуг, и, право, иное название еще драгоценнее самой вещи.
Гоголь.К. Г. Паустовский – самобытный художник слова. Все его мысли, образы, вечные проблемы человечества передаются через образы природы. К большому сожалению, писатель этот, как, впрочем, и М. М. Пришвин, высоко не оценивается литературоведами, в то время, как их произведениями зачитываются многие. Их рассказы всегда считали сугубо детскими, иногда даже не зная о том, что у этих писателей есть множество других талантливых работ. Таких, что даже взрослый человек может поразиться глубине и простоте выражения мысли в решении сложных проблем, в описании простой, казалось бы, ситуации как большой истории жизни.
Таков рассказ К. Г. Паустовского «Зарубки на сердце». Начинается он весьма полезными наблюдениями самого писателя, которые вполне могут стать руководством по написанию художественных произведений, и не только для начинающих писателей. Эти советы очень ценны и полезны.
Писатель на примере создания рассказа «Телеграмма» демонстрирует применение этих писательских принципов. Так и получился рассказ «Зарубки на сердце». Он ведется от первого лица, как большинство рассказов Паустовского. Рассказчик поселился в имении известного в свое время гравера Пожалостина. Там же доживала свой век дочь гравера Катерина Ивановна – «дряхлая ласковая старушка». Ее единственная дочь Настя жила в Ленинграде, совсем позабыла о матери и лишь раз в два месяца присылала ей деньги.
Дом Катерины Ивановны был очень старый, с почерневшими бревенчатыми стенами. Но это было в той половине дома, где поселился рассказчик. А чтобы попасть к Катерине Ивановне, надо было пройти через пустые сени и несколько комнат со скрипучими пыльными половицами.
Это был типичный старый русский дом, с множеством комнат, сенями. И не хотела хозяйка перестилать полы, видимо оттого, что не хотела отпускать от себя свое прошлое, когда дом еще не был так пуст и тих, как сейчас. Сзади дома был большой, серый, озябший сад.
Все в доме напоминало старые времена, возвращало с легкостью в них. Даже банальная «старая керосиновая лампа с абажуром в виде тюльпана из матового стекла», которую рассказчик должен был зажигать каждый вечер.
Автор очень полюбил этот большой дом. Полюбил за его угрюмость и тишину, за постоянный запах березового дыма из печки, старые гравюры на стенах: «Стекла в окнах были старенькие и кривые. Они переливались радужным блеском, и язычок свечи отражался в них почему-то два раза».
Паустовский нашел в доме очень много вещей, показавшихся ему смешными. Например, медные ночники в виде факелов, замки с секретом, фарфоровые пузатые флакончики с окаменелыми кремами и надписью на этикетках «Париж», запыленный букетик камелий, сделанный из воска, который висел на огромном заржавленном костыле, круглая щеточка, чтобы стирать с ломберного стола записанные мелком карточные взятки, три календаря с именами известных придворных дам. Катерина Ивановна жила когда-то с отцом в Париже, знала Тургенева, была на похоронах Виктора Гюго. Видимо, героиня не хотела расставаться с воспоминаниями – поэтому дом был полон старыми и давно, казалось бы, ненужными вещами.
Писатель использует уменьшительно-ласкательные слова в применении к дому и к самой Катерине Ивановне. Она, чувствуя, что дни ее сочтены, просит рассказчика отвести ее в сад, где она не была уже с самой весны. Там героиня еще девушкой читала Тургенева, и сама посадила кое-какие деревья. Она «надела старый теплый салопчик, теплый платок и, крепко держась за мою руку, медленно спустилась с крылечка».
Вся обстановка дома, погода, сложившиеся обстоятельства, каждая мелочь, как замечает рассказчик, - все это соответствовало состоянию Катерины Ивановны, той тяжелой душевной драме, какую она переживала в последние свои дни.
Теплая ностальгия пронизывает весь огромный дом, в котором жила эта маленькая старушка. Он напоминал ей о молодости, об отце, дочери. Смерть Катерины Ивановны – смерть и дома, который без нее, пожалуй, долго не просуществует.
Мастерство К. Г. Паустовского выделяется среди талантов других писателей. За долгое время в нашей стране не появилось подобных писателей. После его рассказов хочется жить, хотя они зачастую и очень тяжелы в эмоциональном плане.
К. Г. Паустовский – самобытный художник слова. Все его мысли, образы, вечные проблемы человечества передаются через образы природы. К большому сожалению, писатель этот, как, впрочем, и М. М. Пришвин, высоко не оценивается литературоведами, в то время, как их произведениями зачитываются многие. Их рассказы всегда считали сугубо детскими, иногда даже не зная о том, что у этих писателей есть множество других талантливых работ. Таких, что даже взрослый человек может поразиться глубине и простоте выражения мысли в решении сложных проблем, в описании простой, казалось бы, ситуации как большой истории жизни.
Таков рассказ К. Г. Паустовского «Зарубки на сердце». Начинается он весьма полезными наблюдениями самого писателя, которые вполне могут стать руководством по написанию художественных произведений, и не только для начинающих писателей. Эти советы очень ценны и полезны.
Писатель на примере создания рассказа «Телеграмма» демонстрирует применение этих писательских принципов. Так и получился рассказ «Зарубки на сердце». Он ведется от первого лица, как большинство рассказов Паустовского. Рассказчик поселился в имении известного в свое время гравера Пожалостина. Там же доживала свой век дочь гравера Катерина Ивановна – «дряхлая ласковая старушка». Ее единственная дочь Настя жила в Ленинграде, совсем позабыла о матери и лишь раз в два месяца присылала ей деньги.
Дом Катерины Ивановны был очень старый, с почерневшими бревенчатыми стенами. Но это было в той половине дома, где поселился рассказчик. А чтобы попасть к Катерине Ивановне, надо было пройти через пустые сени и несколько комнат со скрипучими пыльными половицами.
Это был типичный старый русский дом, с множеством комнат, сенями. И не хотела хозяйка перестилать полы, видимо оттого, что не хотела отпускать от себя свое прошлое, когда дом еще не был так пуст и тих, как сейчас. Сзади дома был большой, серый, озябший сад.
Все в доме напоминало старые времена, возвращало с легкостью в них. Даже банальная «старая керосиновая лампа с абажуром в виде тюльпана из матового стекла», которую рассказчик должен был зажигать каждый вечер.
Автор очень полюбил этот большой дом. Полюбил за его угрюмость и тишину, за постоянный запах березового дыма из печки, старые гравюры на стенах: «Стекла в окнах были старенькие и кривые. Они переливались радужным блеском, и язычок свечи отражался в них почему-то два раза».
Паустовский нашел в доме очень много вещей, показавшихся ему смешными. Например, медные ночники в виде факелов, замки с секретом, фарфоровые пузатые флакончики с окаменелыми кремами и надписью на этикетках «Париж», запыленный букетик камелий, сделанный из воска, который висел на огромном заржавленном костыле, круглая щеточка, чтобы стирать с ломберного стола записанные мелком карточные взятки, три календаря с именами известных придворных дам. Катерина Ивановна жила когда-то с отцом в Париже, знала Тургенева, была на похоронах Виктора Гюго. Видимо, героиня не хотела расставаться с воспоминаниями – поэтому дом был полон старыми и давно, казалось бы, ненужными вещами.
Писатель использует уменьшительно-ласкательные слова в применении к дому и к самой Катерине Ивановне. Она, чувствуя, что дни ее сочтены, просит рассказчика отвести ее в сад, где она не была уже с самой весны. Там героиня еще девушкой читала Тургенева, и сама посадила кое-какие деревья. Она «надела старый теплый салопчик, теплый платок и, крепко держась за мою руку, медленно спустилась с крылечка».
Вся обстановка дома, погода, сложившиеся обстоятельства, каждая мелочь, как замечает рассказчик, - все это соответствовало состоянию Катерины Ивановны, той тяжелой душевной драме, какую она переживала в последние свои дни.
Теплая ностальгия пронизывает весь огромный дом, в котором жила эта маленькая старушка. Он напоминал ей о молодости, об отце, дочери. Смерть Катерины Ивановны – смерть и дома, который без нее, пожалуй, долго не просуществует.
Мастерство К. Г. Паустовского выделяется среди талантов других писателей. За долгое время в нашей стране не появилось подобных писателей. После его рассказов хочется жить, хотя они зачастую и очень тяжелы в эмоциональном плане.
«Зарубки на сердце»
(Урок - размышление над рассказом К.Г.Паустовского «Телеграмма»)
Форма проведения: урок – размышление
Методы : сочетание эвристической беседы с проблемно – поисковыми вопросами и самостоятельной работой с текстом, стратегия «Чтение с остановками» РКМЧП (развитие критического мышления через чтение и письмо)
Цели урока:
Донести до учащихся нравственный смысл рассказа К. Паустовского «Телеграмма»;
Раскрыть проблему взаимоотношений между родителями и детьми (на примере Насти и Катерины Петровны);
Сформулировать личностное отношение учащихся к поднятой проблеме и героям рассказа К. Паустовского.
За добро плати добром, не будь пустельгой.
К.Паустовский
Чти отца твоего и мать твою,
Да благо ти будет, и долголетен
Будеши на земле.
Пятая заповедь Божия
ХОД УРОКА
I. Оргмомент.
II Вступительное слово учителя.
СЛАЙД 1.
Фаза вызова.
Ребята, у нас сегодня непростой урок. Непростой по содержанию, по осмыслению, непростой эмоционально. Предметом нашего исследования будет самый сложный инструмент, пожалуй, из всех, что существуют на свете, - душа человека.
Самостоятельная актуализация имеющихся знаний и смыслов по теме .
ВИДЕОФИЛЬМ (1М. 45 С.)
1. Ребята, о чем эта песня? Какие чувства в ней выражены?
Ответы-
2. Как вы думаете, почему я начала урок с этого ролика и этой песни? Как она связана с темой прошлого урока?
(На прошлом уроке мы прочитали рассказ К.Паустовского «Телеграмма». Его главная героиня, Настя, тоже осталась без матери и горько сожалеет об этом.)
- «Телеграмма» – короткое название, но мысли, высказанные в произведении столь глубоки, что не могут никого оставить равнодушным. Что же вас потрясло в этом рассказе? О чем думали после его прочтения? Поделитесь своими чувствами.
Ответы-
Я поняла, что рассказ растревожил ваши души, сегодня мы продолжим размышлять над прочитанным.
Откройте тетради, запишите число и тему урока .
1. - Как вы понимаете слово «зарубки»?
ЗАРУБКИ → (см. словарь) ЗАРУБКА -1. Отметка рубящим орудием на чём-нибудь
2. перен. О том, что запомнилось крепко и надолго
2. В каком значении употреблено это слово в теме урока?
Отметки в памяти, в душе, сердце, которые остаются после прочтения художественного произведения.
Пробуждение познавательной активности в связи с изучаемой темой.
Какие же проблемы, ребята, поднимает в своем рассказе К.Паустовский?
Одинокой старости
Материнской любви
Милосердия
Взаимоотношений родителей и детей и другие проблемы
СЛАЙД 3
Самостоятельное определение учащимися направлений в изучении темы.
Какая из этих проблем, на ваш взгляд, основная, главная в рассказе,
она затронула вас больше всего, и вам хотелось бы поговорить на эту тему сегодня на уроке?
Ответы → проблема взаимоотношений между родителями и детьми.
Проблема «отцов и детей» - одна из вечных в русской литературе. О ней писали, пишут и будут писать. В нашей жизни, к сожалению, немало примеров бездушного отношения детей к своим родителям и родителей к детям, это не может не волновать.
Итак, проблему, которую вы хотели бы обсудить на уроке, мы определили.
Наша цель: исследовать рассказ «под лингвистическим микроскопом» и выяснить, как раскрывается проблема взаимоотношений детей и родителей (на примере Насти и Катерины Петровны), при помощи каких художественных средств это делает автор и какова авторская позиция в рассказе.
И еще: подумайте, почему рассказ называется «Телеграмма».
III. Осмысление содержания рассказа.
Итак, обратимся к тексту, медленно, вдумчиво, с остановками перечитаем начало рассказа.
СЛАЙД 4.
Остановка 1.
Октябрь был на редкость холодный, ненастный. Тесовые крыши почернели.
Спутанная трава в саду полегла, и все доцветал и никак не мог доцвесть и осыпаться один только маленький подсолнечник у забора.
Над лугами тащились из-за реки, цеплялись за облетевшие ветлы рыхлые тучи. Из них назойливо сыпался дождь.
По дорогам уже нельзя было ни пройти, ни проехать, и пастухи перестали гонять в луга стадо.
Пастуший рожок затих до весны. Катерине Петровне стало еще труднее вставать по утрам и видеть все то же: комнаты, где застоялся горький запах нетопленных печей, пыльный "Вестник Европы", пожелтевшие чашки на столе, давно не чищенный самовар и картины на стенах Может быть, в комнатах было слишком сумрачно, а в глазах Катерины Петровны уже появилась темная вода, или, может быть, картины потускнели от времени, но на них ничего нельзя было разобрать. Катерина Петровна только по памяти знала, что вот эта - портрет её отца, а вот эта - маленькая, в золотой раме, - подарок Крамского, эскиз к его "Неизвестной". Катерина Петровна доживала свой век в старом доме, построенном её отцом - известным художником.
(Чтение на фоне музыки П.И.Чайковского «Времена года. Октябрь»)
У Паустовского природа – это живое существо, связанное незримой нитью с человеком. Как с помощью пейзажной зарисовки писатель передает состояние главной героини? Помогла ли музыка понять это состояние?
Увядание природы, даже омертвение ее, безотрадная картина осени соответствуют внутреннему состоянию Катерины Петровны.
Какие изобразительные средства вы увидели в отрывке?
Спутанная трава (некошеная, мокрая от дождя), рыхлые тучи (низко идут, лишены строгих очертаний) - эпитеты
Тащатся (а не плывут тучи), сыплется (а не льет) дождик – олицетворения.
Какое выражение в описании осеннего пейзажа показалось вам необычным?
Маленький подсолнечник у забора.
Это как бы маленькое теплое солнышко на фоне безотрадной картины поздней осени, которое никак не хочет погаснуть, надеется на что–то.
Какие чувства у вас вызывает этот пейзаж?
Грустные, тревожные –
Так почему же именно с осеннего пейзажа начинает Паустовский свой рассказ?
Ответы –
Паустовский говорил, что пейзаж печален, когда печален человек. Пейзаж способствует созданию образа одинокой пожилой женщины, Катерины Петровны, о которой дальше пойдет речь.
СЛАЙД 5. Остановка 2.
(Чтение отрывка на фоне музыки П.И.Чайковского).
Ребята, какие два глагола в прочитанных отрывках очень созвучны и образованы одинаково?
- «доцветал» и «доживала»
На что указывает приставка до- в этих словах: на стремительность или продолжительность действия, которое никак не может закончиться.
- на продолжительность.
- В пейзаже у Паустовского нет ни одного случайного слова. Давайте выберем в этих эпизодах слова, которые подчеркивают усиление признаков поздней осени.
СЛАЙД 6.
Тесовые крыши почернели
Спутанная трава полегла
Ветер свистел в голых ветвях, сбивал последние листья
Валил водянистый снег
Хмурое небо все ниже опускалось
Как называется в литературе такой прием, при котором каждое последующее слово содержит усиливающееся значение?
Градация-
Зачем Паустовский использует градацию? Что хочет подчеркнуть писатель?
Усиление ненастья – ощущение тревоги, которое нарастает-
Омертвела природа, замерла и жизнь в старом доме. Какие детали интерьера свидетельствуют об этом?
СЛАЙД 7.
Запах нетопленых печей, пыльный журнал, пожелтевшие чашки, нечищеный самовар, немытые окна.
На что указывает такая деталь, как керосиновый ночник?
Указывает на безмерность одиночества Катерины Петровны.
Остановка 3.
Автор является непосредственным участником событий, описанных в рассказе. Это он посылает Насте телеграмму, это он закрывает глаза и заботится о погребении Катерины Ивановны (имя изменено). Это с ним Катерина Ивановна выходит с сад в последний раз в своей жизни. Послушайте воспоминания Паустовского из повести «Золотая роза»:
«Уже вечерело. Сад облетел. Палые листья мешали идти. Они громко трещали и шевелились под ногами. На зеленеющей заре зажглась звезда. Далеко над лесом висел серп месяца.
Катерина Ивановна остановилась около обветренной липы, оперлась о нее рукой и заплакала. Я крепко держал ее, чтобы она не упала. Плакала она, как очень старые люди, не стыдясь своих слез.
Не дай вам бог, родной мой, - сказала она мне, - дожить до такой одинокой старости! Не дай вам бог!
Я осторожно повел ее домой и подумал: как бы я был счастлив, если бы у меня была такая мать».
А теперь обратимся к рассказу «Телеграмма» и вспомним этот же эпизод. Как автор описывает эту сцену в рассказе? Почему?
Описывает по-другому, чтобы острее чувствовалось одиночество Катерины Петровны.
СЛАЙД 8.
Возвращаясь, Катерина Петровна сталкивается с кленом. Перечитаем этот эпизод.
(Чтение отрывка на фоне музыки П.И.Чайковского)
Она задохнулась, остановилась у старого дерева, взялась рукой за холодную, мокрую ветку и узнала: это был клен. Его она посадила давно, еще девушкой-хохотушкой, а сейчас он стоял облетевший, озябший, ему некуда было уйти от этой бесприютной, ветреной ночи. Катерина Петровна пожалела клен, потрогала шершавый ствол, побрела в дом и в ту же ночь написала Насте письмо.
- В воспоминаниях мы четко слышим авторский голос, а в рассказе он как бы самоустраняется. И тем не менее мы чувствуем присутствие писателя. Какие изобразительно-выразительные средства указывают на сострадание автора к героине?
Олицетворение и метафора
Позабытые звезды пронзительно смотрели на землю – чтобы подчеркнуть одиночество, Катерину Петровну тоже все забыли, и звезды понимают это и смотрят пронзительно.
- олицетворения: облетел, озяб, ему некуда идти.
- психологический параллелизм – Катерине Ивановне тоже некуда идти, ее тоже никто не ждет - автор соотносит состояние природы с душевным состоянием человека и как бы проводит параллель.
- Какое слово повторяется дважды в эпизоде? Холодный
Это слово встречается во всех отрывках, которые мы рассмотрели, и связывается у Паустовского с определением «одинокий».
Я думаю, вы убедились, что мастерство Паустовского в использовании детали поразительно. Ведь деталь для писателя – это не только предметы быта, но еще с их помощью передается психологическое состояние героини.
Остановка 4.
Именно после встречи с кленом Катерина Петровна решается написать письмо дочери. Этот фрагмент произведения не поддается пересказу, давайте его перечитаем. Просмотр отрывка из фильма
СЛАЙД 9.
О чем говорит довольно выразительный эпитет «ненаглядная»?
О силе материнской любви – от слова «глядеть», мать очень хочет хотя бы перед смертью «наглядеться» на дочку.
Ребята, «ненаглядная» - одно из ключевых слов в рассказе. Когда это слово повторяется в тексте еще несколько раз?
Именно это слово, передающее всю глубину материнской любви, будет повторять Настя, когда поймет, что надо немедленно ехать к умирающей матери.
Ребята, вы обратили внимание на композицию рассказа? Паустовский резко меняет место действия: он переносит нас в иной мир – мир большого города, где живет и работает Настя. Что мы узнаем о Насте из 1-ой части? Как мы к ней относимся?
Живет далеко, в Ленинграде, 3 года не была у матери. 1 раз в 2 – 3 месяца посылает деньги – 200 рублей. Нигде не увидели осуждения, жалоб Катерины Петровны на дочь, наоборот, она оправдывает Настю: «« У них, у молодых свои дела, свои непонятные интересы, свое счастье. Лучше не мешать». Но автор сумел вызвать в нас такое сильное сострадание, что неприязнь к Насте родилась сама по себе.
А обратили ли вы внимание, что на страницах, рассказывающих о жизни Насти в Ленинграде почти нет описаний природы. Как вы думаете, почему?
Большой город, отсутствие уголков природы.
Настя – черствый человек, такие обычно не видят природу, она им не нужна в жизни.
Но можно ли говорить о равнодушии, о черствости Насти, зная об ее участии в судьбе скульптора Тимофеева? Как проявляет себя Настя в организации выставки?
Настойчива, требовательна.
Как оценили деятельность Насти художники? Как они ее называли?
СЛАЙД 10.
Сольвейг – солнечный путь или луч. Но была она им для матери? Для чужих людей?
На какую деталь портрета Насти сразу обратили внимание?
Холодные глаза.
Л.Н.Толстой говорил, что «глаза – зеркало души человеческой», а здесь такой разоблачающий эпитет. У каких людей бывают холодные глаза?
У людей бесчувственных, черствых душой, равнодушных, не способных понимать и откликнуться на чужое горе.
Паустовский как всегда краток: одним штрихом он изобразил характер Насти. Но будем смотреть глубже. Слово «холодный» уже много раз встречалось в рассказе. С каким эпитетом связывает писатель это слово?
Одинокий – холодный
Есть подтверждение этой связи в истории Насти? « Как же это могло случиться? Ведь никого же у меня в жизни нет. Нет и не будет роднее». На что же обрекла себя Настя?
На одиночество.
СЛАЙД 11.
И еще одна черта к портрету героини. «На одной из площадок Настя достала зеркальце, напудрилась и усмехнулась, - сейчас она нравилась самой себе»…
Самолюбование
Что заставило Настю в мастерской скульптора вспомнить, что в ее сумочке лежит нераспечатанное письмо от матери, которую она не видела больше трех лет? Обратимся к тексту.
Она с усилием подняла глаза и тотчас отвела их: Гоголь смотрел на нее, усмехаясь. Насте показалось, что Гоголь тихо сказал сквозь стиснутые зубы: "Эх, ты". Настя быстро встала, вышла, торопливо оделась внизу и выбежала на улицу. Валил водянистый снег. На Исаакиевском соборе выступила серая изморозь. Хмурое небо все ниже опускалось на город, на Настю, на Неву. "Ненаглядная моя, - вспомнила Настя недавнее письмо. - Ненаглядная!" Настя села на скамейку в сквере около Адмиралтейства и горько заплакала. Снег таял на лице, смешивался со слезами. Настя вздрогнула от холода и вдруг поняла, что никто её так не любил, как эта дряхлая, брошенная всеми старушка, там, в скучном Заборье. "Поздно! Маму я уже не увижу", - сказала она про себя и вспомнила, что за последний год она впервые произнесла это детское милое слово - "мама". Она вскочила, быстро пошла против снега, хлеставшего в лицо. "Что ж это, мама? Что? - думала она, ничего не видя. - Мама! Как же это могло так случиться? Ведь никого же у меня в жизни нет. Нет и не будет роднее. Лишь бы успеть, лишь бы она увидела меня, лишь бы простила".
СЛАЙД 12.
И великий сатирик Гоголь, и Паустовский видят Настю изнутри: доброта ее показная, ненастоящая. Почему, даже получив такое письмо, Настя не поехала к матери?
Дилемма: мать или выставка. Дочь выбрала выставку.
Настя получает телеграмму. Казалось бы, надо кричать, плакать, бежать, что-то делать. А Настя? Обратимся к тексту
Выборочное чтение.
Отсутствие Насти в разгар веселья не заметили бы, но ей нравится быть у всех на виду, нравится быть заботливой и хорошей, только для чужих людей, приятно слушать похвалы в свой адрес.
- Давайте выберем из этого эпизода слова, отражающие действия Насти в момент, когда она узнает, что мама умирает.
СЛАЙД 13.
– Почему Настя боялась поднять голову?
Боялась, что о ее бесчеловечности, жестокости по отношению к матери узнают все.
На каком фоне все это делает Настя?
На фоне похвалы в ее адрес.
Обратите внимание на резкий контраст. Он подчеркивает несоответствие, несовместимость поступков и похвалы.
СЛАЙД 14.
Перечитаем еще один эпизод. Это внутренний монолог Насти.
Какие предложения по интонации и по цели высказывания использует автор? Почему?
Вопросительные и восклицательные предложения передают волнение, боль, раскаяние и вину Насти. Она прозрела (многое поняла). Слово «мама» звучит как пропуск.
А в это время в Заборье умирала Катерина Ивановна. Снова перенесемся в старинный заброшенный опустевший дом. Чья доброта показана на фоне эгоистичности, бездуховности Насти?
- Героине помогают Тихон, Манюшка, почтарь Василий.
- Как Тихон, зная о близкой смерти Катерины Петровны, решил скрасить последние дни ее жизни?
Сам написал телеграмму от имени Насти.
- «За добро плати добром, не будь пустельгой, - говорит Тихон Манюшке. Как вы поняли смысл этой фразы?
ПУСТЕЛЬГА - 1. Хищная птица сем. соколиных. 2. Легкомысленный, пустой человек (разг. Неодобр.)
- Такой пустельгой оказалась Настя.
СЛАЙД 15.
Перечитаем сцену похорон. Хоронили Катерину Петровну на следующий день. Подморозило. Выпал тонкий снежок. День побелел, и небо было сухое, светлое, но серое, будто над головой протянули вымытую, подмерзшую холстину. Дали за рекой стояли сизые. От них тянуло острым и веселым запахом снега, схваченной первым морозом ивовой коры. На похороны собрались старухи и ребята. Гроб на кладбище несли Тихон, Василий и два брата Малявины - старички, будто заросшие чистой паклей. Манюшка с братом Володькой несла крышку гроба и не мигая смотрела перед собой. Кладбище было за селом, над рекой. На нем росли высокие желтые от лишаев вербы.
Каким стал пейзаж? Почему?
Пейзаж стал светлым, веселым и холодным, потому что кончились мучения Катерины Петровны, ее одиночество и боль. В людях, совсем чужих, еще живет доброта, чуткость, человечность, это примеряет мир природы и мир людей.
С чем осталась Настя?
Холодная комната, чувство вины – ее одинокая история еще впереди.
Оказывается, к тому, кто был и, кажется, будет всегда, можно и не успеть, и не сказать о чем-то важном, можно очень многое потерять в суете жизни, в якобы важных и первостепенных делах.
Так к кому же обращена телеграмма? О чем она? Сформулируйте языком телеграммы предупреждение писателя.
СЛАЙД 16
«Будь человеком!» - напоминает Паустовский.
«За добро плати добром. Не будь пустельгой».
Не прикрывайся заботой о человечестве, когда твоего тепла, твоего внимания, твоего доброго слова и взгляда ждут самые близкие люди, прежде всего МАМА…
IV. Итог урока
Не забывайте о самых близких людях, которые так нуждаются в вас, будьте отзывчивы, внимательны, человечны по отношению к ним. Пока наши мамы живы, мы остаемся детьми.
Домашнее задание:
1. Какие «зарубки» на сердце у вас оставил рассказ К.Паустовского «Телеграмма»?
Запишите несколько из них для себя.
Например:
А) Надо быть благодарным тому, кто дал тебе жизнь.
